Николай ДОЛГОПОЛОВ

ВРЕМЕНА ВЕЛИКИХ НЕЛЕГАЛОВ
Отрывок из документальной повести

ПРЕДЛОЖЕН АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

Возвращение полковника Абеля
Казалось, что о Вильяме Генриховиче Фишере, больше известном, как Рудольф Иванович Абель, все рассказано, рассекречено. Да и архивы, как говорят, давным-давно уничтожены и ничего нового из них не всплывет. Но вот появились эти материалы.
В семье Фишера о матери-истории никто не думал. Просто некоторые семейные реликвии, хранившиеся у Эвелины Вильямовны, перешли после ее кончины к кузине – Лидии Борисовне. А та, приемная дочь Фишера, в свою очередь чтила любимых дядю Вилли (Фишера) и его жену – свою родную тетушку Елену Степановну (маму Элю) и не выбрасывала ни единой бумажки, связанной с памятью Абеля-Фишера.
Лидия Борисова жила в Измайлово в доме без лифта. Поэтому на улицу выходила редко. Мы с женой приезжали к ней в уютную и простенько обставленную двухкомнатную квартиру по субботам. Набираясь сил, пили чай на кухне. И приступали к делу: разбору сундука – здоровенного, с откидывающейся крышкой. До него еще надо было добраться. Втроем, годы наши немалые, сначала выдвигали сундучище из-под обеденного стола,потом совместными усилиями ставили на два стула. Вот вам и бабушкин сундук.
Впрочем, даже в ее за 90 лет приемную дочь разведчика Лидию Борисовну Боярскую не тянуло называть бабушкой. Сухая, подвижная, очень живая, моментально на слова собеседника реагирующая, она, поверьте, заряжала энергией. И было в ней столько оптимизма, доброжелательности, веры в себя и в нас тоже, что общение всегда доставляло радость. Квартиру содержала в идеальном порядке. Очень следила за собой. Бывало, меняла прическу. Гордилась тем, что ее фото – фронтовички, увешанной боевыми наградами, висело на Аллее Почета в Измайлово.
Летом мы с женой по возможности наезжали к ней на старенькую-престаренькую дачу дяди Вилли в Челюскинской. И возвращались всегда в хорошем, приподнятом настроении. Ведь если Лидия Борисовна смогла за долгую, трудную, а в войну опаснейшую фронтовую жизнь так сохраниться, остаться пусть не в добром здравии, однако в полном душевном равновесии и здравом уме, может, удастся такое и нам, грешным.
Готовясь к встрече, она стряпала, ставила на стол блюдо за блюдом, успевала иногда и пропустить рюмашку (совсем не сухого красного) и поддержать разговор. На десятом десятке призналась, что открыла для себя хороший напиток – «Мартини». На вопрос, что привезти, всегда следовало неизменное – ничего, ну, если хотите, чего-нибудь сладенького и побольше кроссвордов. Эту страсть унаследовала от приемного отца-разведчика и его дочери Эвелины. Лидия Борисовна все сокрушалась: дяди Вилли и Эвуня решали все кроссворды мгновенно – и не важно, на каком языке – русском, английском, немецком. Повторяла, что ей до них далеко.
Лидия Борисовна ушла на 93-м году жизни. И ее смерть была для меня очень болезненной. Горько, что уже никогда не раздастся часов в десять вечера ее звонок. Не расскажет Лидия Борисовна о чем-то новом: открыли в Мытищинском музее выставку, посвященную дяде Вилли. Или передала она картины и вещи разведчика в музей поблизости. Всегда сама над собой подсмеивалась: надо успеть, времени мало, скоро пробьет двенадцать, «а я еще не все раздала в надежные руки».
К таковым были отнесены и мои. В день моего 65-летия Лидия Борисовна преподнесла ценнейший во всех смыслах подарок: запонки и зажим для галстука Вильяма Генриховича и его советские часы «Победа» с гравировкой на обратной стороне маленького круглого корпуса «Вильяму Генриховичу Фишеру в честь 20-летия Победы в Великой Отечественной войне. 1965 год. КГБ СССР». Ни запонок, ни часов не ношу. Они хранятся в коробочке среди самых любимых и дорогих душе реликвий. Я отнекивался, пытался оставить щедрый дар на белоснежной скатерти, но Лидия Борисовна была на сей раз строга: «Не обижайте, Николай Михайлович, это – от сердца». И, почувствовав, что готов возразить, добавила: «Больного. Так что не расстраивайте. Мне так спокойнее».
Часы починил. К удивлению моему и даже часовщика, какую-то пружинку в маленьком корпусе заменившего, они до сих пор тикают. Надо только не забывать их заводить.
В моей квартире висят и картины Абеля. Какие они разные. На одной, стоя спиной к мольберту, он, неведомый никому художник, рисует яркими красками летний подмосковный лес. На другой те же деревья с желтыми увядшими листьями готовятся к приходу зимы. Лидия Борисовна уверяла, что написаны полотна перед отъездом в США в 1947-1948 годах.
И какой контраст с этими милыми пейзажами представляют его американские зарисовки. Могучий негр мрачно поглядывает на соплеменников-афроамериканцев – торгуют сочными фруктами на городском базаре. В них и сила с нахрапистостью, и какое-то смирение: до всеобщего равенства в нью-йоркские времена полковника Абеля было ой как далеко. А черного президента в Белом доме и представить невозможно. Совсем в ином стиле представлена тюремная живопись. Нарочито темные мрачные цвета. Выписана каждая деталь. Видно, что в тюрьме страшная к нарам приковывающая скука. Выписаны детальки тюремного быта: видно, сидельцам позволяли обустраивать камеру.
А потом, после возвращения, снова симпатичные березки у заснеженного дома с надписью на обороте картинок размером с открытку: «С Новым годом! Р. Абель» или «Рудольф Абель». Иногда подпись на английском «R. Abel». Не любил приклеившегося имени, но дисциплина – прежде всего.
Оценивая творчество Вильяма Генриховича, я бы все же отдал предпочтение его американскому периоду. Там он более раскрепощен. Менее традиционен. Разнообразнее в темах. Точнее в деталях. Ярче в красках. И хотя в Штатах художник Эмиль Гольдфус, как называл себя полковник, нещадно клеймил абстракционизм в спорах с нью-йоркскими коллегами, его творчество «там» видится мне пиком карьеры художника Фишера. Раскрылся, помимо собственной воли, по-новому. После приезда из США филигранно выписал автопортрет, висевший в квартирке Лидии Борисовны. Усталый, полностью облысевший, очень и очень немолодой человек с глазами, в которых сплошная грусть. Где сейчас эта картина – одна из его лучших?
Некоторые знатоки спорят о его месте в современной живописи. Другие рассылают по электронной почте фотоснимки рисунков Фишера – в основном леса, ели, березки, дома в снежном плену… И предлагают приобрести их за баснословные деньги. Ясно одно: как художник Вильям Генрихович состоялся. И, будучи живописцем совсем необычным, даже в искусстве прожил две разные жизни.
Ну, а в сундуке – письма, фотографии, документы, книги и статьи на разных языках, с описью вещей. И все о нем, о ее дяде Вилли – полковнике Абеле-Фишере.
Мы вместе рассортировали все или почти все в сундуке хранившееся. Кое-что из него вызвало у меня не только огромный интерес, но и удивление. Не все вошло в молодогвардейскую книгу серии ЖЗЛ «Абель – Фишер», впервые изданную в 2010-м. И Лидия Борисовна, предвидя неминуемый свой уход, взяла с меня слово: «Используйте, как считаете нужным. Только, пожалуйста, – после моей смерти».
С разрешения хранительницы мы сняли копии с личных писем, документов, списков. Все они хранятся в моей красной папке. За точность любого документа отвечаю, что вряд ли потребуется, головой. Короче, могу предъявить как любопытным, так и Фоме неверующему. Но некоторые находки все же поражают. Изредка противоречат тому, что написано и в первых изданиях моей книги. Однако как же дополняют образ славного разведчика-нелегала.

Откуда вещички? Из Штатов, вестимо
Работая над книгой, полагал, что почти все вещи «полковника Абеля» пропали, остались в США. Удивляло только, что на стенах двухкомнатной квартиры дочери Эвелины Вильямовны, что была рядом с метро «Алексеевская», висели полотна отца, относящиеся явно к американскому периоду его жизни. Тема «а как они попали в Москву?» была Эвелиной категорически запрещена.
Все долларовые сбережения нелегала сгинули где-то в американских банках. Но картины, расписанные яркими цветами, вернулись домой. Огромный негр (простите, афроамериканец) торгует арбузами-дынями на базаре. Другой надраивает чьи-то ботинки. О небольших рисунках, точно бытописующих нудную тюремную жизнь «полковника Абеля», и не говорю – их много.
А ответ на «как попали в Москву?» хранился все в том же сундуке. Нам с Лидией Борисовной на глаза попалась аккуратнейше составленная, трехстраничная, на пишущей машинке напечатанная
«ОПИСЬ
Вещей, прибывших из Берлина 18 мая 1960 года
на имя товарища Ш-ва (фамилию не указываю. – Н. Д.) И.А.».
В описи 79 пунктов. Среди них под номером 12 «Ящик металлический с принадлежностями для рисования (кисти и др.)». И, что гораздо интереснее и во всех смыслах слова ценнее, пункт № 13 «Этюды и картины разные. На холсте и бумаге». 68 штук.

Секрет картин раскрыт.
А что еще приехало из Берлина и зафиксировано подписями товарищей Д. и П., как полученное в Москве 20 мая 1960 года, когда Абель сидел в тюрьме в Атланте? Много всего: «чемодан большой черный (внутри изрезан), чемодан из искусств. кожи, саквояж кожаный (внутри изрезаны), демисезонное пальто серое в елочку с цветной подкладкой изрезанное».
Значит, американцы согласились-таки вернуть вещи Абеля, тщательно и безжалостно проверили их перед отправкой. Но отправили.
Как и фотоаппараты «Экзакта» и «Лейка-М». Не та ли эта «Лейка», которую Фишер ввез в Штаты еще в 1948-м? В сундучке отыскался конверт, в котором, думаю на память, разведчик сохранил маленький картонный, зато вполне официальный, на плотном картоне напечатанный документ. Таможенная служба США свидетельствовала, что в 1948 году разрешила ввезти в страну «Лейку» номер такой-то, присвоив ей специальный сертификат. На работу в особых условиях нелегал отправлялся из Москвы в Штаты «со своим самоваром».
В «Описи» много личных вещей, напротив каждой из которых надпись «б/у» – бывшее в употреблении. В том числе, внимание, «21,5 пар носков разных».
Что же все-таки это значило? Бесспорно, то, что в Штатах решили обойтись без конфискации имущества. Деньги разведчика, да – в казну. Личные принадлежности – на родину «шпиона».
Быть может, это означало и иное. К 1960 году в ФБР и ЦРУ уяснили, что перевербовать русского полковника практически невозможно. Свободы Абелю, находящемуся в далеко не молодом 56-летнем возрасте, не видать, приговор – 30 лет тюрьмы – фактически пожизненный, и ничего из вещей ему уже не понадобится. До воли не дожить.
Но все же огромная «посылка» оставляла и определенную хрупкую надежду. Если договорились о возврате личных вещей, значит, есть малюсенький шанс каким-то образом продолжить переговоры. Может, пересмотрят суровый приговор? И, чем черт не шутит, освободят полковника?
Обратим еще раз внимание на дату «Описи вещей, прибывших из Берлина». Это 18 мая 1960 года. А 1 мая самолет-шпион Пауэрса уже сбит. Пора идти на обмен? Хотя вряд ли в то время тягучих, неспешных, только начинавшихся переговоров с Советами американцы так быстро среагировали на открывавшуюся возможность вернуть Пауэрса. Серьезные шаги еще не обсуждались, они только зрели.

Документальная повесть Николая ДОЛГОПОЛОВА                                                                   «ВРЕМЕНА ВЕЛИКИХ НЕЛЕГАЛОВ»
опубликована в журнале "ПОДВИГ" №12-23 (ДЕКАБРЬ)
ОФОРМИТЬ ПОДПИСКУ на ж-л «ПОДВИГ» можно 
НА САЙТЕ (АКТИВНАЯ ССЫЛКА) или в отделении связи «ПОЧТЫ РОССИИ».